Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова

class="p1">– Твоим острым язычком! – парирует парень и подхватывает её на руки. Та взвизгивает, притворно кричит: «Пусти! Пусти!» и они исчезают в номере.

«Ещё и корок накидают… Придётся-таки прийти, убраться у них завтра. Ишь, радуются они. Жизни».

В коридоре ненадолго воцаряется покой. Затем слышится приглушённая возня, и девушка начинает ритмично вскрикивать, словно лаять, – и это уж точно никак не связано с дыней. Их кровать интенсивно скрипит, бьётся о стену.

– Дебилы, – бурчит Грета. – Здесь же акустика!

Она напряжённо садится, открывает дневник с конца и вчитывается в торопливые строчки.

«Проснулась от грохота и крика, думала – пожар. Потом постучалась женщина, которая меня заселяла, и спросила, всё ли в порядке. И я точно помню, что запирала дверь на ключ. Какие-то чёрные волосы ещё. Эти жуткие провалы в памяти меня убивают. Спросить у Глории. Куда она делась опять, интересно?»

На этом запись обрывается.

– Что ещё за Глория?

Грета морщит лоб, а затем листает до места, на котором закончила читать в прошлый раз.

«Вчера, когда я очнулась, спальня была залита кровью. Помню, как Ты связал меня, – и всё, провал. Больно писать: пальцы изодраны, ногти обломаны, и до сих пор не проходят следы от верёвки. Кружится голова. Ты очень изменился после – стал непроницаем и молчалив. Чокер велел не снимать.

Ты – великий дар и великое моё испытание, но чем больше я заставляю себя подчиняться, тем сильнее протестую внутри».

– О, хоспаде! – восклицает Грета, закатив глаза к потолку и перелистывая страницу.

Там её тоже ожидает чужой секс. Мельком, по диагонали, под блеющие звуки, доносящиеся из коридора, она пробегает глазами описание крайне интимной сцены. Первое слово – «Ты» – жирно обведено и украшено завитушками.

«…Ты лежал на матрасе, голый. Тело пахло призывно, и я нависала над Тобой, вбирая столь возбуждающий запах. Волосы у виска пахли молочной нугой – как будто бы ранним детством. Сгибы локтей – хлебом – свежим, ржаным. Мне было никак не пресытиться, не надышаться. Волосы на груди. Я пила этот запах, захлёбываясь, большими глотками. Подмышка… Свежий, как утро, пот. Будь. Пожалуйста, будь. Кожа на животе… и… там, где мучительно-сладкая смесь из мускуса с кедром. И он… Я обняла его мокрым ртом, и твои глаза наполнились бархатной глубиной. Я погружала его в себя, и он пульсировал, жил, так что хотелось двигаться, и двигаться, и скользить. В этом есть сокровенная близость, признание избранности и даже глубокая честь. Очень глубокая честь: целовать тебя там».

– Да чтоб вас! – в сердцах восклицает Грета.

Снаружи с грохотом пушки хлопает дверь – об стену. Грета вскакивает, кидает дневник в тумбочку – тот улетает в самую его глубину, хотя изначально лежал ближе, – захлопывает ящик и суетливо поправляет покрывало.

– Гр-р-рета! – звучит раскатистый мужицкий бас.

«О, Господи! Муж? Что он здесь забыл? Судя по голосу, пьян в опилки!»

– Где ты, мать твою так?

Тяжёлые шаги направляются прямо к ней.

– Что кричишь-то? – Грета выскакивает в коридор, суетливо одёргивая халат. Лиха беда начало. – Здесь я, где мне ещё быть?

Спросить какого хрена он припёрся, не хватает смелости. Бешеной собаке сто вёрст не крюк.

– С кем ты?

Коренастый, небритый мужик в растянутых трико и тельняшке пинает тележку так, что та взвизгивает, загрохотав колёсиками, и шагает в номер, походя хватая Грету за горло и затаскивая следом. Захлопывает дверь.

– Кто этот урод?

– Нет тут никого, – нервно брякает Грета. – Убираюсь я тут.

Муж толкает её в холку, заваливает на кровать. Сунувшись в шкаф и поворошив висящие платья, он заглядывает в душевую и разочарованно крякает. Окосевшие глаза заволакивает мутной пеленой.

– Ну всё, – цедит он, вразвалочку приближаясь к Грете.

– Не надо, – тихо произносит она, привставая.

Он расстёгивает на штанах пуговицу, широкой пятернёй скручивает Грете запястья и подминает под себя. Другой рукой направляет себя снизу. Поставленная домиком подушка валится набок.

– Не надо! – сдавленно ноет Грета: – О-о-о…

Мужик елозит на ней, безуспешно пытаясь удовлетворить свою животную похоть. Алкоголь играет с ним злую шутку – ничего не выходит. Звонкая оплеуха обрушивается на Грету, – она вскрикивает. Мужик хватает её за горло и исступлённо душит. Она хрипит, вцепляется в его сжатую, словно тиски, руку и бьётся в конвульсиях, проваливаясь в матрас, точно в податливый чернозём, – лицо багровеет, на лбу вздуваются вены, глаза выпучиваются.

В это время дверная ручка с лёгким скрипом плавно идёт вниз, но мужик этого не замечает. Под взвизгивание кровати, хрипы и своё пыхтение он пропускает, как чудовищно давится тележка и трещат дверные откосы. В комнате, позади него появляется некто огромный. Внезапно этот кто-то издаёт утробный, будто идущий из недр земли угрожающий рык – тихонько, бархатно, но возле самого уха.

Мужик замирает на месте, и наступает могильная тишина. Стальная хватка его руки слабеет, и Грета не упускает шанса – отпихивается, безобразно кашляет, с болью произносит:

– Ты что сделал?

Кое-как отбрыкавшись, она выбирается из-под грузной туши мужа и бросает взгляд за его плечо.

Там на полкомнаты стоит огромная зверюга – красный Дракон. Заворожённо, с долей обречённости Грета созерцает чешуйчатую морду ящера, который ещё и ухмыляется, с нескрываемым интересом разглядывая её, – плёнки наползают на глаза и уходят обратно.

«Ну всё, приехали. Права была тётка», – на лице Греты отображается лютая, неотвратимая смерть, стоящая за плечом её мужа.

– Хи-хи, – всхлипывает Грета.

– Грета? – моментально трезвеет мужик.

– Р-р-р? – взрыкивает Дракон, и стены номера вздрагивают, дёргается люстра.

Один его шаг, и по потолку пробегает трещина, из которой горстью, за шиворот мужику летит штукатурная крошка. На его плечо ложится тяжёлая, горячая морда ящера.

– Не надо… – умоляюще произносит мужик и падает на колени. В воздухе разливается запах свежей мочи.

Когтистая лапа загребает его в пятерню, будто жестокий ребёнок пластмассового солдатика. Грета же проваливается в черноту, теряя сознание, – это её и спасает.

Соседи Сони – неугомонные, вечно дерущиеся дети и их папаша – между тем возвращаются с моря. На поясе пацана надет надувной круг с головой лебедя, а девчонка понуро плетётся сзади. Они подходят к калитке.

Дикий рокот, похожий на камнепад, разносится по округе.

– Бля! – восклицает пацан, и папаша отвешивает ему увесистый подзатыльник. – Ой-й-й!

– Так тебе! – едко цедит девчонка.

– Дура! – всхлипывает пацан.

За калиткой что-то творится: шум, гвалт. Звук разбитого стекла и падения тела. Зайди они тут же, то и увидели бы, как с первого этажа тяжёлым ядром вылетает и грохается на гранатовое деревце, обломив его под корень, помятое мужское тело. В проём окна с раскуроченными, торчащими дыбом осколками рам выплёскиваются золотистые занавески – испуганно вспрыгивают, трепещутся парусами и понуро опадают, оставаясь уже снаружи. Дикие кошки, ставшие невольными свидетелями этому бросаются врассыпную, – одна из них просачивается под забором прямо к ногам семейки и, прижавшись к земле, галопом улепётывает прочь. Тело, совершившее полёт, остаётся лежать в бессознательном виде с подмятой под себя рукой.

– А ну… – папаша осторожно приоткрывает калитку, проходит во двор. Дети, пытаясь втиснуться один первее другого, вваливаются следом.

С криками: «Землетрясение!» постояльцы суетливо покидают гостиницу, топоча и хлопая дверьми. Снаружи собирается с десяток человек – все встревожены, суетятся. Влюблённая парочка тут как тут: девушка замотана в простыню и только, парень обёрнут ниже талии полотенцем. В халате и босиком, с поварёшкой в руке последней появляется тётушка.

– Что это? Что это было? – вскрикивает она, замечая раскуроченное окно. Ковыляет к лежащему мужику: – Ещё не лучше! Греткин мужик!

– Пьян? – папаша подходит ближе, озираясь по сторонам. – Чё у вас тут творится?

Тётушка запахивает расползающийся на грузном теле халат, припадает на колено и трясёт за плечо лежащее вусмерть тело.

– Эй! Слышишь, нет? – в растерянности она оглядывается, огорчённо отмечает: – Мой гранат… Ну не гад ли, а? Скотина… Нажрался, сволочь!

Тело не реагирует.

– Пап! – весело восклицает пацан: – А дядька что, подох?

Папаша заносит тяжёлую ладонь над отпрыском, но тот ловко уворачивается – лишь лебедь дёргает головой.

– Вродь дышит, – отвечает тётушка, поднимаясь.

– Да что стряслось-то? – спрашивает